«Приемная для иностранцев»

После окончания Гражданской войны в харьковских казармах, оставшихся от пехотной дивизии русской армии, разместилась 23-я стрелковая дивизия РККА. Собственно, в «первой столице» стояли только два стрелковых полка этой дивизии, а остальные части – стрелковый и артиллерийский полки, конный эскадрон, рота связи и саперная рота – обосновались в Чугуеве. С 1929 года по 1935 год дивизией командовал Михаил Федорович Лукин — будущий знаменитый генерал, прославившийся мужеством и несгибаемостью в плену у фашистов и награжденный посмертно званием Героя России. В годы его командования за помощь в строительстве Харьковского тракторного завода дивизию наградили орденом Ленина.

Как и до революции, войска Харьковского и Чугуевского гарнизонов собирались на летние учения и маневры под Чугуев, где в районе Малиновки находился доставшийся в наследство от военных поселений знаменитый Чугуевский пехотный лагерь. Когда-то он являлся пятым по величине в Империи и вмещал до 36 батальонов пехоты. Теперь место пехоты в лагере занимали стрелки 23-й дивизии, а в сосняке на берегу Северского Донца, где когда-то стояла бивуаками кавалерия, заурчали моторами танки 4-го отдельного танкового полка, в зимнее время располагавшегося в Харькове. на Холодной горе. Забегая вперед, отметим, что в будущем там разместилось танковое училище, а под Малиновкой — училищный полигон.

Летом 1935 года командиром и комиссаром 4-го танкового полка был назначен Илья Владимирович Дубинский, только что окончивший бронетанковую академию в Москве. Впоследствии он оставил довольно подробные воспоминания о службе в наших краях. В том числе — и о встречах с иностранцами.

Первый иностранец, которого пришлось встретить Дубинскому по прибытии к новому месту службы, оказался, собственно, даже не иностранцем, а, скорее, инородцем. Начальник штаба 4-го танкового полка был уроженцем далекой Кореи. Звали его Хонг Ый Пе. Партизан-дальневосточник, получивший образование в Академии имени Фрунзе, отличался, как вспоминал командир полка, «столь же замкнутой душой, как и лицом. На вопросы отвечал четко, кратко и исчерпывающе. Ни одного лишнего слова, ни одного зряшного восклицания. Жестов вообще не знал этот, казавшийся высеченным из камня, человек».

К слову, Хонг Ый Пе был не первым корейцем, которому пришлось глотать пыль Малиновского полигона во время летних учений. Как минимум двое его соотечественников — Хион Хон Хын (по другим источникам — Хан Ян Кот) и Юн Иль Пен побывали здесь еще лет тридцать назад, обучаясь, по ходатайству корейского императора, в Чугуевском пехотном юнкерском училище. Впоследствии они участвовали в военных действиях в составе русских воинских частей и получили боевые награды Российской Империи.

Сделать блестящую военную карьеру вполне бы мог и Хонг Ый Пе. Во всяком случае, командир полка ценил своего начштаба очень высоко и отмечал его выдающиеся служебные качества. «Хонг Ый Пе оказался замечательным начальником штаба, — вспоминал Илья Дубинский. — В его лице я имел прекрасного помощника. Свою работу он выполнял безукоризненно, был аккуратен, исполнителен и инициативен... засиживался в штабе до полуночи, а иногда и ночевал там».

Увы, командиру-корейцу не было суждено дожить до войны. Едва получив повышение и заняв в 1936 году должность начальника оперативного отделения штаба 4-й отдельной танковой бригады Харьковского военного округа, Хонг Ый Пе попал в мясорубку сталинских репрессий. О том, как сложилась судьба его жены — московской ткачихи и двоих маленьких сыновей — Ревкома и Марата, нам ничего не известно. Скорее всего, они разделили лагерную участь всех членов семей многочисленных «врагов народа».

В то время, как в верхах Красной Армии вызревал план новой победоносной мировой войны, в вопросе выбора будущих противников и союзников полного единогласия у красных маршалов не было. Тухачевский, например, был сторонником союза с Францией. По его инициативе французские офицеры и генералы все чаще появлялись в советских дивизиях и корпусах. Вошли в моду делегации, стажеры и прочие формы обмена. Один из таких стажеров — майор французского генерального штаба Луи Легуэст – приехал летом 1935 года под Чугуев, в расположение танкового полка.

«Сухой, поджарый, корректный, выдержанный, с умными черными глазами, он не скрывал своей радости, вызванной франко-советским союзом, — вспоминал Дубинский. — Ненавидел Гитлера, понимая, какая угроза нависла над его любимой родиной… Танковое дело знал отлично. На танках воевал в прошлую войну, имел много печатных трудов».

Майор приехал учиться. И делал это добросовестно. Его импозантный синий берет то и дело мелькал на полигоне, на танкодроме, в парках, в мастерских… На командирских занятиях, в классе, в поле работал наравне со всеми. И даже лучше, учитывая, что командир полка, по его собственному признанию, был строг и требователен к новичку, плохо владевшему русским языком.

Особенно Легуэст налегал на тактику. Его приводили в восхищение ночные учения и дерзостные стремительные броски танковых частей. Нередко от гостя можно было услышать: «Вернусь домой, обязательно расскажу полковнику де Голлю — это наш танковый теоретик».

Майор французского генштаба провел под Чугуевом все лето. Успел подружиться с танкистами и завоевать их дружбу. «На прощальном банкете мы преподнесли нашему гостю подарок, растрогавший его до слез, — серебряный портсигар с золотой дарственной надписью, — вспоминал командир полка. — Был и коньяк… Легкие мелодии вальсов и модного танго перемежались с тостами… Музыка, богатый стол, вокруг которого важно расхаживал приглашенный из Харькова метрдотель, создавали повышенное настроение». Читая описание этого застолья с дорогим вином и закусками, трудно представить, что всего лишь два года отделяют его от того времени, когда на Чугуевщине пухли и умирали от голода дети…

После француза прибыла делегация из независимой Литвы. Командир ее единственного бронетанкового полка подполковник Сидобрас жил у чугуевских танкистов неделю, а лейтенант Печура приехал на шесть месяцев стажером. Оба пришли в неописуемый восторг от устроенного им хозяевами смотра танков на полигоне.

Через неделю полк посетил еще один литовец — военный атташе Литвы полковник Скучас. Благодарил за гостеприимство, оказанное литовским офицерам, выпил чашку чая и пригласил красных командиров к себе на ужин, в лучшую харьковскую гостиницу.

«Он прекрасно, без всякого акцента, говорил по-русски, не то, что Сидобрас. Это был высокий, плечистый, довольно красивый, с барскими манерами брюнет, не чета его офицерам-хуторянам», — так описывал Скучаса Илья Дубинский.

За ужином атташе порядком удивил красных командиров, когда вдруг заявил, что Харьков и Чугуев — родные для него места. Оказывается, литовец в свое время окончил Чугуевское военное училище. Оказавшись здесь через много лет, он захотел посмотреть места, где прошли его юнкерские годы. Впечатления от поездки полковник изложил за обедом:

— Чугуев — Боже мой! — наш славный Чугуев — его не узнать! Домики отставных офицеров, где мы жили, развалились. Само училище вросло в землю, а парк, шикарный парк, с которым связано столько воспоминаний, почти весь вырублен, уничтожен…

Лейтенат Печура, оставшийся на стажировку в полку, показал себя отлично. И даже был награжден за успехи в учебе. После присоединения Литвы к Советскому Союзу бывший лейтенант оставил армию и занимал крупный пост в Министерстве культуры Литовской ССР. Полковник Сидобрас служил в Красной Армии. А бывший военный атташе Казимир Скучас, встретивший приход советских войск в чине бригадного генерала и министра внутренних дел Литвы, по требованию Молотова был арестован, вывезен в СССР и в июле 1941 года расстрелян по вымышленному обвинению в шпионаже и контрреволюционной террористической деятельности. В марте 1992 года — реабилитирован.

К слову, Скучас — не единственный из выпускников Чугуевского училища, занимавший пост министра. К теме других питомцев «Гнезда Орлов», ставших впоследствии выдающимися государственными деятелями, мы еще обратимся…